Это истории нашей строки…
Все дальше годы улетают в вечность…
Все меньше тех, кто помнит о войне…
2020 год в России был объявлен Годом памяти и славы. Для ГКОУ КК «Березанская школа-интернат» 2020 год был тоже знаменательным. В 1965 году Березанский детский дом был реорганизован в школу-интернат. И уже 55 лет в нашем учреждении особенные дети получают образование. В учреждении открыта музейная комната, где собран материал о работе учреждения за предыдущие годы. А вот когда образован детский дом — нам неизвестно. В 2020 году была проведена работа с архивами края. Сделаны запросы с целью установления даты образования и работы детского дома. В этой статье делимся найденными материалами. Из справки архива документов по личному составу Краснодарского края сведения об образовании детского дома в станице Березанской отсутствуют. По состоянию на 15.12.1940 значится: детский дом № 12, тип – школьный, адрес ст. Березанская Выселковского района, фамилия директора – Левшин. По состоянию на 1941г. (до оккупации): Березанский детский дом Выселковского района, плановый контингент детей – 75 чел., директор – Рева Авраам Захарович. По состоянию на 01.04.1942г. Березанский детский дом значится расформированным в виду частых налетов и бомбежек. Вновь сформирован в апреле — мае 1942г.: 3 апреля 1942 г. из блокадного Ленинграда эвакуирован в Краснодарский край Токсовский детский дом (Парголовский район Ленинградской области, п. Токсово), размещен в станице Березанской (примерное количество воспитанников-ленинградцев – около 100 чел., также имелись воспитанники из ст. Березанской, Выселки и других населенных пунктов Краснодарского края), где находился и действовал до оккупации, во время оккупации и после оккупации; название детского дома – Березанский (бывший Токсовский)/Березанский детский дом №8. Также сохранилось несколько списков воспитанников 1943-1945 годов (один из списков прилагается). Получив такие сведения из архива документов по личному составу Краснодарского края, мы позвонили в школу п. Токсово. Узнали, что детского дома в поселке сейчас нет, но есть человек в поселке Токсово, который очень интересуется историей поселка. Житель поселка Токсово, бывший кадровый военный, ныне писатель, краевед, общественный деятель, автор 6 книг – Кудрявцев Владимир Ильич поделился с нами воспоминаниями бывшей воспитанницы Токсовского детского дома Лебедевой (Аксеновой) Александры Ивановны. Из воспоминаний Александры Ивановны Аксёновой (в оригинале): «Я Александра Ивановна Аксёнова. Родилась в 1930 году в Ленинградской области, Вознесенский район, село Ивино, там речка Ивинка. До замужества моя фамилия была Лебедева. В 1939 году, когда кончилась война с финнами, нас тут же срочно переселили с нашего родного места на Карельский перешеек, Койвистовский район. Там хутор, или не знаю, как его правильно называть, Хаттиелахти, вот так пишется. Я там окончила 2 класса начальной школы. А тут война. И нас за один день выселили. Мы собрались так быстро, что я даже не успела понять, как мы собирались. И оказались на Финляндском вокзале. У нас была семья большая: 7 детей (Пётр, Михаил, Анфиса, Александра, Николай, Сережа, Славик), наши родители и бабушка. На Финляндском вокзале мы жили около трёх месяцев, если не больше. В палатках. Когда начиналась бомбёжка, нас никуда не отправили, так как не знали, куда девать. Когда один раз ночью нас стали бомбить, мы не знали, куда спрятаться, один дяденька говорит: «Идите в вагон. Вагон стоит пустой. И там пересидите». Мы сели в пустой вагон, а он качается, ещё страшнее стало, мы вышли. «Идите тогда в землянку, тут рядом». Мы в землянку пришли, там по косточку воды. Нет там пола никакого, ничего, всё залито. Мы замёрзли все, убежали опять. А родители – не помню, были они с нами или нет. Ребята только. Нас же 6 человек. Я была средняя. Старше меня двое и младше – двое. А ещё был старший самый-самый – он учился в Ленинграде на геодезиста. Он оставался здесь, в Ленинграде. И мы про него до сих пор не знаем – где он. Мы бегали в бомбоубежище напротив Финляндского вокзала. Финский переулок, угловой дом. А потом мы перестали бегать прятаться, когда прилетали самолёты, ходили просто так по этому району, правда, далеко не отходили, так как мы не знали этого района… …Кольцо вокруг Ленинграда сжималось и сжималось, а мы так и жили на Финляндском вокзале. Как-то была сильная бомбёжка и нас вывезли в Кузьмолово. Я помню, холодать стало, и нас переселили, то есть не переселили, добровольно заставили семью взять нас к себе жить. В Кузьмолове заставили какую-то хозяйку взять переселенцев. Одна комната у неё, и одна у нас, на всю семью. Отец пошёл искать другую жилплощадь и работу сразу. Мама тоже. Наверное, искала, потому что мы только вчетвером были дома. Кушать было нечего. Когда нас переселяли из Койвистовского района, нам выдали то, что родители заработали. Дали какое-то зерно, крупу. Пшеницу, горох. А карточки мы не получали, потому что мы «перебежчики», и нигде не зафиксированы, не замечено, что мы существуем. А потом через некоторое время приходит отец – переезжаем в Токсово. Там он нашёл работу в военной части конюхом. И мы переехали в такие же условия – женщину заставили взять нас на прожитие. Отец поступил работать конюхом, а мама – нет. Мы все дома были – без карточек. И вот прожили родители, видно, нам отдавали, что могли достать, отцу, видимо, давали паёк, он нам приносил. Только кости. Иногда. И эти кости варились у нас целыми сутками. В баке, на плите. Мы с плиты не снимали бак. Мы эту воду пили с костей. Может, отец менял эти косточки. Мы же не знали. Но на этой воде мы выдержали. Мама и отец очень истощали. А на чём мы держались? – ну, держались. Младший ребёночек был – Славочка, он умер сразу же, как мы переехали в Токсово, он грудной был. Если нам не было – ни косточки, ничего, а ему что? Давали тряпочку ему сосать. Даже соски не было. Тряпочку намочишь, и он пососёт, и утихнет. А потом даже не плакал. Уснул, и всё. Мама умерла вначале февраля 1942 года, папа – в конце февраля. Мама, видимо, чувствовала, что умирает, позвала нас к себе. Сестра старшая позвала нас всех. И мы в кружочек сели около неё, и она всех по очереди как бы ощупала глазами, смотрела. Внимательно. Я как вспомню глаза эти. Так…Она посмотрела на всех – это я потом уже поняла, она так смотрела, так впивалась глазами…Она не говорила и не показывала, она глазами всех прошла… Не знаю, сестре сказала, видно. Уйти, или что… Ушли мы. Анфиса, моя сестра, сказала, что идите. И мы отошли от неё, а потом Анфиса говорит, что умерла мама. Похоронили где-то в Токсове, в общей, конечно, могиле. И не знаем, где именно. Потому что никто копать не мог. А через месяц отец пришёл с работы, говорит: «Устал и посплю». А у нас была лежанка, называется по-русски, она топится же, и плита тут. И немножко отойти, и печка там, где спят. Он пришёл замёрзший, попил этого бульона из костей, и говорит, что пойду спать. И он там спал, на этой лежанке. И вот и всё. Не встаёт… Тогда хорошо работали общественные организации. И нас, детей, быстро распределили: Пётр остался в Ленинграде и продолжал учиться в училище (по-моему, в геодезическом), Мишу и Анфису отправили на Север в Мурманскую область работать в каком-то рыбколхозе – ловить рыбу для Красной Армии. А меня, Колю и Серёжу поместили в детдом в посёлке Токсово. Куда определилась бабушка, я не помню. В детдоме мы жили около месяца. Затем узнали, что хотят отправить партию детей на Большую землю. Меня сразу записали, а братиков – нет, так как опасались, что они не выдержат дороги, но потом всё же решили не разлучать нас. И вот третьего или четвертого апреля 1942 года нас распределили по автобусам и грузовикам и повезли к Дороге жизни… Кто сел на открытую машину, кто в автобус. Я, например, ехала в автобусе. А Елена Константиновна(воспитатель)с дочкой ехала на открытой машине. В осеннем пальтишке, и не было у неё ничего, кроме этого.А я в валенках была, даже помню, – такие валенки хорошие были. Нас пересадили, как в бочку селёдок, помню, что было не повернуться, – мы вплотную сидели. Сидений там не было в автобусе.На полу мы сидели – как туда вода не попала? Сидели вплотную, не пошевельнуться, только слышно было: о железное дно автобуса льдинки стучали, как всё равно хрустальная посуда: бум, бум, стёкла бьются, так звучно было слышать эту всю арифметику. А когда привезли нас на тот берег, в Кобону, то уже было утро. Солнце, прямо красота была. Такое яркое, красивое, и нас повели – недалеко было идти – в церковь или какое-то большое красивое здание, мы так радовались, что приехали… и нас отвели… ну будем называть церковью… потому что очень высокий потолок и всё… и каждому было место указано, что вот здесь сидите и никуда не уходите. Нас кормили, чем – не помню. Чего-то там дали. И опять повели – к вечеру уже – на поезд, снова на поезд. А солнце-то было целый день, снег-то подтаял, да подтаял так, что по колено воды. Перед поездом нам негде было обойти, и мы по лужам так и шлёпали. В валенках, я лично. Рассадили нас, и поехали мы. Куда поехали – не знаю. Только помню – поезд мчался, как угорелый. Помню только, колёса всё стучали: тук-тук-тук. В товарняке. И помню, что дали нам всем по столовой ложке сгущёнки. Представляете, вплотную все сидят, не лежат, а сидят, – и каждому по ложечке сгущёнки. Мне кажется, что тот, кто нас обслуживал – это смех был. Как в гнезде. Птица кормит. Как было смешно со стороны смотреть на такую массу народа. Надо было по ложечке передать друг другу. Не было ложек тоже. С одной ложки. По порядку просто подходили, добровольцы или какие там… сопровождающие нас… А больше я не помню, нам, очевидно, давали это… сухой паёк, или, как это называется. В поезде буржуйка была. Кипяток кипятили… когда вода была. Нам на станции давали. Когда поезд должен остановиться на какой станции, нам объявляли по радио… Что такие-то, такие-то, приготовьтесь, на такой-то станции будет обед. Уполномоченные, чтобы были наготове, туда-то, туда-то бежать, чтобы за 10 минут получить питание. В каждом вагоне был ответственный. Я помню, что другой раз уснёшь только, а тут кричат: такая-то такая станция, будьте готовы. А другой раз слышишь: Где борщ?! где борщ?! Был сопровождающий эшелона этот… фамилия у него была Борщ. Видно, был большой начальник, потому что все днём и ночью только его искали. Я лично так запомнила. И не то, что тихо, а во всю глотку: Где Борщ?! Где Борщ?!..»…И вот мы ехали, ехали… мы ведь около месяца ехали. Представляете, что это такое? Мы каждый дом, наверное, объезжали кругом. Потому что бежали, очевидно, от немцев. Я так по паровозу всё определяла – бежит, пыхтит он, прямо. Мне даже нравится лучше паровоз, чем электричка. Потому что слышно было, что он бежит так: пчих, пчих. А потом: тук-тук, тук-тук. И мне даже всё время снились звуки этого поезда. Ну и доехали. Очевидно. В Армавире остановились. Я не знаю точно, где мы на Кавказе остановились. Но день и ночь ведь ехали… …Видно, всё было распределено, всё назначено, кому куда. Точно по графику всё исполнялось. И это было – вслух, все распоряжения. Если кто чувствует, что налёт будет, обязательно кричат: быстрей, быстрей. И мы уходим, уходим, но это было так заметно, что поезд бежит: чух-чух, тук-тук. И нам было понятно, что он мчится изо всех сил. Это я как припоминаю, это, значит, в Армавире нас разгрузили. Привезли нас тоже утром рано, и стали разгружать. Ну, конечно, не весь поезд, а вагон, видно, какой-то… А может и весь, конечно. А по пути-то, по пути-то, я не рассказала… Когда к станции подходят, там одним кричат, что приходите скорее за едой, а другим кричат, есть ли кто умершие, сейчас будут забирать. Мёртвых, пожалуйста, выносите из вагонов…» – А братья-то с Вами были? «…Да, со мной, они там не выжили, они доехали. Но не выжили, потому что никто не ухаживал за ними. Лекарств не было на Кубани. Они заболели дистрофией. Не евши же. Одни косточки…» – Но месяц-то питались более — менее ничего в вагоне? «…Да разве для человека, который столько голодал, это помощь? А может, они уже и не ели. Они уже не в силах были. Я не знаю, ели они или нет, они в другом вагоне ехали, где малыши были. Так что, довезти-то их довезли, а там-то их лечить никто не лечил. Там же особая диета нужна была, после этой голодовки». … Нас определили в Краснодарский край в Выселковский район, в станицу Березанскую. Люди встречали нас радостно, но, когда мы стали выходить из вагонов и половина из нас не могла самостоятельно идти, то загрустили и даже заплакали. Тогда сопровождающие сказали: «Граждане, идите и берите на руки детей». Выносить стали из вагонов детей, потому что большинство не ходило, не могло идти – и от поездки, и то, что дистрофия была у многих. Кто мог выйти, тот выходил. Я вышла, я не была такой истощённой. А многих выносили на руках. И были жители Кубани, и очень рады были помочь. И всех выносили на руках. А потом нас кормить стали, все старались дать продукты, они обалдели, когда дистрофиков выносить стали. Но ведь война есть война, она мимо их бегом пронеслась, они ещё не поняли, что это такое… Не поняли, что так может быть. Они слышать слышали, что в Ленинграде голод, а что это такое… Слёзы льются, все ревут, и выносят детей. И припасы старались дать. А потом нас повезли определяться. Воспитателей нам определили – Марья Степановна, Клавдия Ивановна и Галина Ивановна, и вот Елена Константиновна была с нами. Дальше определи, кто в каком отряде. Мы следующее лето жили в прекрасных условиях. К нам все относились хорошо, население приносило кое-что. Летом жили, как барыни, за нами ухаживали, все приносили продукты. Нас усиленно кормили. Ты не можешь себе представить, как кормили, а на следующее лето многих из нас пригласили в колхозы или совхозы за подарками. Я, например, была в делегации детского дома, по-моему, с Еленой Константиновной ездила, за подарками. А вот мы там кайфовали здорово, как делегация. Нас угощали всякими вкусностями, а я первый раз мёд ела… И только начали привыкать к хорошей жизни, как опять надо было уезжать, так как началось немецкое наступление. Мы быстро собрались, утром погрузились на телеги и отправились в путь. Получилась длинная колонна. Вёл нашу колонну директор детдома, он же был казначеем. Сколько шли-ехали по степи, и куда – не знаю. Вдруг директор объезжает колонну и объявляет: «Впереди скоро будут немцы, гоните лошадей быстрее, а то не успеем пересечь линию фронта». Мы помчались. Мы были где-то недалеко от Майкопа, когда узнали, что «дальше ехать некуда» и что передовая колонна нашего обоза успела уйти с нашими войсками. Наш детдом разделился на две части: первая – в нашем тылу со всеми документами, деньгами и директором, а вторая – осталась в оккупации. Хорошо, что с нами остались две воспитательницы (в том числе Елена Константиновна). Она у нас была главной.
Это истории нашей строки…(часть 2)
А ещё до этого были налёты самолётов немецких после десанта. Остались мы в куче, пока воспитатели ходили, спрашивали там чего-то, мы увидели немецкий самолёт, как наш кукурузник, видно лётчика, а лётчику, видно, до того хотелось потешиться над нами. Что дети без всего, стоят, маленькие, потому что он сделал круг над нашим поселением. А мы испугались и спрятались под телеги, так кучкой и сидели, прижавшись друг к другу. Он сделал очередь из пулемёта вокруг нас. Облетел нас, хотел ещё, но насытился, видно. Улыбался. На самом низком уровне летел, чтобы в нас попасть. Видно было, что улыбался. Троих ранило – со мной рядом девочку Люсю Наумову, сидели рядышком, и ей в бедро и ягодицу попало, а мне нет. Вот после этого мы пошли пешком обратно. Долго мы ходили. Я даже не знаю. Кто знал карту. Потому что мимо каждого селения мы шли, и заходили – каждый спрашивал, просил поесть. Каждый ходил по домам, просил чего-нибудь поесть. Кто кормил полностью, – позовёт, пригласит, полностью на обед. И с собой даст даже. А кто-то не очень… я не ходила, я боялась собак. Мне приносили девочки, чего там дадут хозяйки с собой. И девочки придут, угостят. И вот такой путь проходил мимо селений, мы кормились, кто как мог. Кто чего давал. А ночевали в степи: кто, где присел-прилёг, – там и спит. Через несколько дней мы добрались до своей школы (сейчас здание дополнительного образования нашего учреждения), но она оказалась уже занятой. И дали нам другую школу. Там через речку была друга школа. Мы зиму прожили в другой школе. А в это время немцы нас одолели. Оккупировали нас. Мы всё равно у немцев оказались.Рядом с нашей школой размещалась автомобильная часть немцев. Стали наши мальчики вредить немцам, и они часто приходили к нам с проверками, так как им по ночам кто-то протыкал колеса. Не знаю, как так получилось, но сказали, что некоторых мальчиков побили. Но не убили. Тогда мы переодевали мальчиков в одежду девочек и приказывали им лежать в постелях и притворяться, будто они больны тифом, так как немцы очень боялись заразиться тифом. И с этого времени мы стали дежурить день и ночь в коридоре, потому что немцы обещали нас поджечь, взорвать наш дом. Нам воспитатели сказали, что придётся дежурить, хотя мы ничего изменить не можем, но дежурный почувствует, что вокруг дома кто-то ходит – предупредит, скажет, чтобы бежали все, и хоть кто-то спасётся. 2 часа каждый дежурил, все по очереди. В коридоре был стол накрыт, с салфеткой, как у больших чиновников. Дежурных двое сидело…В один прекрасный день к нам в дом вошёл красноармеец. И тогда мы считали, что счастливее нас нет никого во всем мире. Мы прыгали и громко кричали: «Красные пришли, красные пришли!». А солдаты стали ходить по станице и проверяли – нет ли укрытий, где могли спрятаться немцы. А все немцы ещё накануне тихо, без боя, исчезли.Но у нас для красноармейцев был один маленький сюрприз. Мы тогда уже понимали, что скоро придут наши. И вот накануне прихода Красной Армии наши мальчишки заметили, что один немец, который часто приходил в наш рабочий сарайчик, зашёл туда, и мальчики быстро заперли дверь и стали наблюдать за ним. Так этот немец просидел в сарае тихо-тихо несколько дней. Мы тогда предложили нашему красноармейцу вместе осмотреть сарайчик. Немец оказался там живой, только испугался, плакал и просил, чтобы его не отдавали обратно немцам. Вот так!Потом наши бойцы взяли его с собой. Как уж там с ним расправились, это неизвестно, но факт в том, что он просил очень. Значит, он спрятался специально, а не то чтоб испугался. Вот как заняли территорию наши, утром просыпаемся – уже немцев нет, и магазины, какие были, уже разграблены. Кто разграбил – не известно. Кто-то из ребят уже разнюхал. Берут там, хватают. Все крупы. Хлеб. Мясо. Кто-то пришёл в детдом и сказал, туда и рванули все. Там недалеко магазин-то был. Не знаю, могли принести, не знаю. Всё уже расхватали. Разграбили этот магазин. А потом воспитатели выпросили где-то перловку, и нам дали, а соли не было у нас. Перловка была шикарная, она такая крупная была, как шарики какие-то. Но есть мы не могли. Несколько дней – и всё без соли. Утром, вечером и днём – всё перловка. Пожиже – это суп, погуще – это каша. Но есть мы не могли не потому, что она плохая – она не солёная. Это можно один раз поесть, но когда тебе дают три раза в день перловку… никто не ел, и выкидывали. Жалко, это продукт такой хороший. Но не ели. Потом где-то раздобыли соли немножко. …Вернули нам ту школу,где жили до оккупации. Мы переехали, как на родное место, и там уже жили. Какой это год, я уже не помню, и стали мы жить мирно, но без еды. Еды было мало. На свободе время побежало быстрее. Вот пришёл май 1945-го, и прозвучало долгожданное слово ПОБЕДА, слово, которого мы ждали несколько лет. А в конце мая наша воспитательница, Елена Константиновна (Блохина), собрала всех старших детей и сообщила, что те ребята, кому исполнилось 14 лет и больше, могут первым эшелоном поехать в Ленинград, на работу, чтобы помочь быстрее восстановить город. Это был как приказ, чтобы быстрее страну поднять. И город. Чтобы была рабочая сила. Вот на подмогу и отправили нас. И сказала, чтобы желающие подходили к ней для оформления документов. Нас распределили, примерно за один день. Так я вернулась в Ленинград, в город, в котором было так много пережито, из которого я уехала в 1942 году и в котором я проработала 40 лет. И здесь же живут мои дети, внуки и правнучка» Умерла Александра Ивановна Аксенова в 2017 году.
Это истории нашей строки…(часть 3)
В архиве Выселковского района сохранились ведомости о начислении заработной платы сотрудникам детского дома с февраля 1943 года, из которых известно, что директорами детского дома были: Тарасов И.А., Жучкова Н.Г., Сонин С.А., Грищенко Ф.Ф. и другие.
Сохранились в районном архиве решения исполнительного Комитета Выселковского районного Совета Депутатов Трудящихся:
1.От 6 июня 1943 года. Слушали: Заявление Березанского детского дома о передаче в его пользование 3 га озимого посева, находящегося на острове реки Бейсуг. Решили: Ввиду того, что посев озимой пшеницы произведен единоличным сектором во время оккупации района немцами, расположен на острове в ст. Березанской, ни кем не обрабатывается – передать посев в количестве 3 га Березанскому детскому дому. 2.От 14 октября 1943 года. Слушали: Заявление разных организаций о выделении в их пользование земель из участка, находящегося около кирпичного завода ст. Березанской. Решили:…Березанскому детскому дому передать 8 га земли — северную часть участка. 4 га земли, находящейся на острове, оставить в пользовании детского дома. Из воспоминаний воспитанника Березанского детского дома 1951-1957гг. Черникова В.В.: «На острове сажали огород. А мы любили брать из гнезд диких уток яйца и запекать их на костре в глине». Жители ст. Березанской до сих пор называют остров – «детдомовским», а воспитанники нашего учреждения любят прогулки на остров. В ноябре 2020 года мы обратились к читателям газеты «Всеволожские вести» к бывшим воспитанникам Токсовского детского дома (эвакуированных в наше учреждение) с просьбой — поделиться воспоминаниями тех лет. В музейной комнате учреждения хранится фотография военных лет. На фотографии коллектив Березанского детского дома летом 1945 г, перед отправкой в Ленинград. Вот такой материал о Березанском детском доме мы собрали в 2020г. Уважая и сохраняя память прошлого – мы строим будущее!
